Самый легкий, самый лучший

Неужели Гаврилову — 70?! Возможно ли такое уложить в голове? Многих в нашем футболе люблю. Многих — уважаю. Но в коммуналке с радостью оказался бы в соседях разве что у Гаврилова. Пожалуй, Юрий Васильевич — лучший человек в нашем футболе. Самый легкий. Каждая встреча — настоящий праздник. Куда бы Гаврилов ни пришел, везде становится чуть светлее. Не остается мрачных физиономий. Сейчас понимаю: обаяние Гаврилова-человека заслоняет образ великого футболиста. Который войдет в символическую сборную «Спартака» любой версии. А может, и всего советского футбола.

«Вижу поле»

Забывается всё и все. Кого-то из памяти выкосило вовсе — в символическую сборную футбольного «Динамо» за 100 лет не попали ни Трофимов, ни Карцев с Кесаревым. Зато присутствует Кураньи. Очень показательная история. Кого-то помнят изумительным рассказчиком, мастером художественного тоста — забыв, сколь блистательно человек играл в футбол. Такая история произошла с Бубукиным. Поколения выросли, которые не видели Гаврилова на поле. Но слышат сегодня гавриловские прибаутки. Чуть презрительные по отношению к футболу сегодняшнего дня комментарии. Еще слышат, с каким почтением говорят про Гаврилова сверстники. Думают — да, видимо, это человек могучий. Не видели, как играет, — но по всему выходит, играл будь здоров. Но мы-то, люди постарше, видели! Мой Гаврилов до сих пор перед глазами! Как рассказывать о нем людям, которые не застали? Как заставить удивляться так, как удивлялся сам? Гаврилов был яркой личностью даже в том футболе — где личность была в каждой команде высшей лиги. В сравнении с Гавриловым все казались одинаковыми — настолько этот долговязый парень был из другого мира. Видел Гаврилов поле так, как не видел никто.

Газеты писали, что его газон был шахматной доской. В унылой образности были, безусловно, правы. Но все образы и газетные находки казались пресными. Потому что Гаврилов выходил и играл в какой-то свой футбол. Снисходительный по отношению ко всем остальным. Даже самым одаренным. Гаврилов был будто взрослый дядя среди пацанов. С некоторым удивлением я подмечал: оказывается, не тот чемпион, кто быстрее бежит и сильнее толкается. Гаврилов со своим оттенком снисходительной вялости (или расслабленности?) опровергал всех передовиков тренерской мысли. Вялый-то вялый — а в каждом матче или забил, или отдал. К концу сезона набегало по 20 мячей. Непостижимый Гаврилов казался исключением из всех правил. Вообще всех. Что в игре, что в жизненных поворотах. Сидеть в запасе московского «Динамо» не лучших времен — оказаться вдруг в «Спартаке» и моментально стать лидером! Выдающимся! Это как вообще?! Начинаешь вспоминать: а кто ж тогда руководил «Динамо»? Кто не разглядел очевидное? Вот еще одно удивление — Сан Саныч Севидов. Человек с потрясающим вкусом, глазом на футболиста. Необъяснимая история. Только странным эхом из тех лет севидовский отзыв: «Если я Гаврилова поставлю в основной состав — половину тех, кто там играет, придется отчислять...» Впрочем, на лавке того «Динамо» мог скиснуть кто угодно. А потом выяснялось, что 29-летний то ли второй, то ли третий вратарь «Динамо» Уваров — лучший в стране. Достоин играть на чемпионате мира против Марадоны. А знаете... Не удивлюсь, если выяснится вдруг, что неторопливый Гаврилов бежал быстрее, чем любой из нынешних полузащитников! Если б не поторопился Эдуард Стрельцов с названием для книжки — «Вижу поле», — лучше всего это словосочетание подошло бы для книжки Гаврилова. Вы уж поверьте. Но Гаврилову пришлось назвать книжку как-то иначе. С некоторым удивлением узнал недавно — она написана и существует. Как играл Гаврилов — сегодня так не играют. Да и родится новый Гаврилов — боюсь, некому его будет понять...

«Гуталин, ты метро «Сокольники» знаешь?»

Я же помню, будто вчера было, — Гаврилов везет меня на дребезжащей «Волге» от стадиончика на Красной Пресне куда-то в район Сокольников. На ходу рассказывает что-то забавное про Финляндию. До сих пор память хранит название — ППС Пори. Или ППТ? Не важно. Даже сверяться со справочниками не хочу — чтоб не расплескать гавриловскую интонацию. Тот Гаврилов казался ветераном из ветеранов. Мне, пацану с блокнотом, было странно — как человек в такие годы вообще может выходить на поле в трусах и майке. Или делать ускорения. Это же опасно. Тогдашнему Гаврилову было значительно меньше, чем мне сейчас. Наверное, 41. Вот подумаешь про Юрий Васильевича — и тепло становится. Улыбаешься. Каждый вспомнит свою историю — кто-то, усмехнувшись, перескажет уморительный монолог Юрия Васильевича о единственном человеке, попрекнувшим его, Гаврилова, качеством паса. Это был артист Пьер Нарцисс. Все это плавает где-то в YouTube. Отыщите — не пожалеете. Это вечер памяти Нетто, рядом живой еще Валерий Рейнгольд. Хохочет, держась за живот.

Прекрасный Юрий Васильевич, чуть поддатый, вспоминает с матерком, как играл за команду артистов. — Там артисты, Трубач, «Ласковый лай»... И этот — «Шоколадный Заяц»! Выяснилось, принял Шоколадный Юрия Васильевича за спонсора. Который играть не умеет. Подошел: «Ты не туда мяч даешь!» Завершилось все прекрасно — гавриловским пересказом в лицах. «Говорю ему: — Слышь, Гуталин! Еще ни одна *** не сказала, что я мяч не туда дал! Ты метро «Сокольники» знаешь?

— Знаю. — Заходишь туда, проезжаешь одну остановку. Следующая — «Красносельская». Выходишь — а мяч у тебя в ногах!

— А так бывает? — У меня все бывает!"

Китель генерала КГБ

У каждого в нашем футболе, чуть соприкоснувшегося с Гавриловым, своя история про Юрия Васильевича. Все — анекдотические. Кто-то расскажет, что Гаврилов — последний человек в Москве, использующий пейджер. Устав от назойливого общения, желает, чтоб связь с миром была односторонняя. Не знаю — верить ли. Виталий Шевченко — сам прекрасный футболист — вспомнил, как в давние времена футболист «Локомотива» захватил на турнир в Сардинию парадный китель тестя. Генерала КГБ. — На продажу? — смекнули мы с Сашей Кружковым. — Разумеется, — спокойно подтвердил Шевченко. — Но не получилось. То ли желающих не нашлось, то ли просил дорого. Так чем дело закончилось? В этой компании был Гаврилов! Нужно ли рассказывать дальше? Естественно, Юрий Васильевич этот китель напялил — так и вышел на заключительный банкет. Итальянцы выронили вилки, раскрыли рты...

Под кремлевским забором

Из историй про Гаврилова можно книжку составить. Ну, брошюру. Достаточно побыть рядом минуту, чтоб понять, почему ему Бесков прощал все. Тот Бесков, который мог собственного ассистента уволить за неправильно подобранный пиджак, Гаврилова обожал. Несмотря на все его «реплики». Раздражался и оттаивал, раздражался и оттаивал. — Умрешь, Гаврила, под забором! — восклицал Бесков. Команда, усмехаясь про себя, ждет. Все знают — будет ответ. Это ж Гаврилов. — Ага, — произносит Гаврилов будто и не Бескову вовсе, а в пустоту. — Под кремлевским... Бесков обиженно фыркнул, отвернулся. Что ответишь? Стоило кому-то пожаловаться на недомогание любого свойства — Бесков немедленно произносил: — Ааа... У меня это было... Однажды Гаврилов не утерпел: — Когда ж вы, Константин Иванович, играли — если у вас все это было?

Инвалидка в Тарасовке

Мы слышали от других людей историю, как приехал Гаврилов в Тарасовку на отцовской инвалидке. Но никто не рассказал так ярко, с такими подробностями, как сам Юрий Васильевич. Послушайте и вы.

— Как-то Серега Шавло звонит: «Юра, предупреди, что я опоздаю...» А в «Спартаке» с этим делом строго было, Бесков гонял всех. Его не волновало, какие у человека дела. Его фраза: «Все дела откладывайте на потом!»

— Говорят, стоял за углом — чтоб минута в минуту подойти к автобусу.

— Такого не было, но мы завели правило: ждем пять минут. Не больше. А когда Шавло позвонил, я сразу подумал: даже если автобус уйдет — ничего страшного. Поедем на «запорожце». Говорю: «Серега, даже не переживай. Езжай сразу ко мне на квартиру, доберемся...»

— Приехал?

— Да, автобус только-только ушел. Шавло прибегает — думает, электричкой придется ехать с Ярославского вокзала. Выходим из подъезда, он хватает меня за рукав: «Трамвай! Побежали?» Чувствую — парень переживает... И тут я открываю дверь инвалидки. — Шавло поразился?

— Не то слово. Глаза вытаращил на эти рычаги, — там же управление ручное... Всю дорогу ржал — пока я за лопатки на руле дергал. Автобус мы, кстати, обогнали, раньше в Тарасовку приехали. Но дальше был вообще смех.

— Что?

— Заезжаем на базу. А у Бескова был старенький салатовый «Мерседес», он через какое-то посольство купил. Вот я инвалидку рядышком с «Мерседесом» и припарковал. Тут Бесков на балкон вышел — и увидел эту картину. В крик: «Николай Петрович, кто разрешил? Что за инвалиды по базе бродят?!» Старостин внизу — перепугался: «Какой инвалид? Не знаю...» А на базе тихо, никого нет — и повариха услышала этот диалог между первым этажом и балконом. Встряла — я, говорит, все видела. Это Юра Гаврилов приехал. Тут Константин Иваныч просто закипел: «Что-о-о?! Николай Петрович, он и меня, и вас, и «Спартак» опозорил...» Старостин стоит растерянный: «Делать-то что?» — «Я знаю, что делать. Дайте ему «шестерку», чтоб я больше инвалидку эту не видел!» Пришла мне открытка — получать автомобиль. Дней через десять.

ГАЗ-51 с прицепом

Великий автолюбитель Гаврилов на той самой «шестерке» после едва не погиб. Как-то обмолвился между делом, давая в 90-х интервью «Московской правде», а я запомнил. Чтоб при случае расспросить подробнее.

Случай представился лет пятнадцать спустя. Я и предположить не мог, насколько все было драматично.

— Как-то на Ярославском шоссе вы с этой «шестеркой» потом концерт устроили.

— Так это во время свадьбы!

— Вы женились?

— Не я. Кто — не помню, но это и не важно. А мы только-только чемпионат закончили, последний матч в Тбилиси отыграли. После игры друзья меня зазвали — Манучар Мачаидзе, Кипиани, Дараселия... Выпили подходяще. В Москву я в хорошем настроении прибыл, мягко говоря. А машина моя стояла в гараже, недалеко от спартаковского манежа. А все вещи остались в Тарасовке. — Поехали за ними?

— Да. Разговор был такой: приедет куча гостей, и кто сильно напьется — разведут по номерам. Спать. В гараже меня ехать все отговаривали — на дороге лед, снег валит, а у меня резина лысая. Но голова несвежая — поперся на базу, никого не послушал... Есть там местечко одно — в горку. Стал я грузовик обгонять, а навстречу мне ГАЗ-51 с прицепом. Дал я по тормозам — и ка-а-к начало меня крутить!

— Столкнулись?

— Поперек дороги я встал — только краем глаза вижу, как фургон на меня летит, в водительскую дверь. Бросился на пассажирское сиденье, только это меня спасло. Грузовик обе двери с левой стороны до середины салона вмял.

— Сами не пострадали?

— Ни царапины. Но если б не уклонился — убился бы.

«Я верю в заговоры, сглазы...»

В давнем интервью говорил Гаврилов и о другом:

— Я убеждался в существовании потусторонних сил. Но рассказывать не буду.

Пришло время, пришло настроение — мы Гаврилова расспросили. Тот, ненадолго задумавшись, решился и выложил все:

— Я верю в заговоры, сглазы... Все это существует!

— Был повод поверить?

— Был! Я ведь в детстве страшно заболел, и только чужая бабушка вылечила меня заговоренной водой из церкви. Каждую полночь меня поднимали — поливали водой. До сих пор не могу объяснить, но все прошло. — Что за болезнь была?

— Никто понять не мог. Списывали на младенчество. Какие-то припадки, трясло... Может, напугал кто-то. Обратились родители к бабушке, о которой слухи шли — помогает, мол. Мне было лет шесть-семь, но помню, как снимали пижаму, раздевали догола, под иконой стелили белую простынь. Мать читала молитву, какую бабушка наказала, а отец на голову лил воду. Довольно долго такое продолжалось, но излечился.

— С тех пор и верите в сглаз, наговор?

— Отец ездил к этой бабушке в Немчиновку, с трехлитровой банкой. Отец такие вещи не признавал, думал — шарлатанство в чистом виде. Он партийный был человек, за советскую власть здоровье потерял. Потом мне пересказывал один момент — в третий или четвертый раз поехал за очередной банкой. Взял воду, собрался к электричке. Бабушка пошла проводить, идут молча. Каждый думает о своем. — И что?

— Отец шел и думал: зачем это все? Какая-то вода, заговоры... А бабушка внезапно прервала молчание: «Сынок, не надо так думать! Сына твоего вылечим!» Отец говорил, что ему стало настолько неудобно в этот момент... Прочитала мысли, понимаете? И папа мой до последнего дня говорил — что-то сверхъестественное есть.

— Еще с потусторонним в жизни сталкивались?

— Один раз. Мою первую жену сглазили. Человек просто сох на глазах, и ни один врач болезни не находил. А жена угасала и угасала, ни одного живого движения. Моментами становилось трудно дышать. — Что сделали?

— Повез ее в Кисловодск. Тоже к бабушке. Чего я там только не насмотрелся, — ужас! Заходит в комнату обычный человек, только чуть флегматичный. Бабушка-знахарка начинает молитву читать — и его судороги начинают бить... Я сам одного такого держал — еле справился.

— Что про жену вашу сказала?

— Взяла стакан воды, поводила свечкой, — и мне говорит: «Видите силуэт?» Я всмотрелся — ничего не увидел. А она начала описывать рыжую женщину, которая сглазила на каком-то торжестве. Просто в шоке был. Жену мою тоже с помощью заговоренной воды вылечила. Только не поливали ее, а пила.

Бесков глядел орлом

Как же сегодня приятно вспоминать, перечитывать все эти истории из Тарасовки 80-х. Куда пацаном заезжал на велике, снимал мячик, примотанный к алюминиевому багажнику. Зашнуровывал получше китайские кеды с дыркой на подошве. Мы, пацаны из тарасовских окрестностей, поднимали мячом пыль на «коробке» прямо рядом с основным полем. Перекрывая своими воплями рабочий подсказ футболистов. Их лица знала вся страна. Мы к такому только стремились. Я и не помню, когда вросшую в землю в полуоткрытом состоянии калитку заварили. Возвели огромный забор. Что стало с той «коробкой», где даже болтались обрывки сетки на маленьких воротцах, не знаю. Может, закатали в асфальт. Переплавили, переварили. Как и памятник Ленину у старого корпуса. Который практичный Старостин заказал собственному зятю-скульптору. Говорят, все заварили, отгородившись от мира, вскоре после смерти Николая Петровича. Если так — для меня все это глубоко символично. Мы и не знали, какие бури бушуют в том корпусе, на балкончик которого выходил Бесков. Орлом глядел на округу. Видна была с того балкончика не только Тарасовка — но и соседняя станция Челюскинская. Поселок старых большевиков — где жили писатель Чивилихин, дрессировщица Бугримова, Наталья Бессмертнова с Григоровичем и разведчик Абель. Борис Майоров, наконец. В Тарасовке у стены базы сиживал, ловя лучи осеннего солнца, на каком-то шелушащемся стуле Старостин. Недавно узнал — у него даже кабинета с какого-то момента в Тарасовке не было. Если надо решать хозяйственный вопрос — приезжал в Тарасовку, отправлялся в столовую. Занимал место за дальним столиком, раскладывал бумаги, развязывал папочки...

«Под колпаком»

А бури в новом корпусе случались будь здоров!

Подробности нам рассказывал Юрий Гаврилов — а мы с Сашей Кружковым слушали разинув рот:

— Подозрения в сдаче игр были постоянные. Да что далеко за примером ходить: Валерка Маслов мне рассказывал, как Бесков до последних дней был уверен в том, что он, Аничкин и Еврюжихин продали ташкентскую переигровку за чемпионство с цска. А все почему? Потому что в перерыве, когда вели 3:1, Маслов сам вызвался играть против Федотова. Вот Бесков и начал размышлять: почему Маслов вызвался? Почему Еврюжихин бросил играть? Почему оборона затрещала? Продали! Да и я «под колпаком» у него находился.

— Каким образом?

— В Кутаиси мы приехали, и грузины открыто деньги нам принесли. Мы отказались, но потом целая эпопея была: Бесков собрание устроил перед матчем... Насчет меня уверен был — Гаврилов продал игру. Говорит: «В сегодняшнем матче Гаврилов участвовать не будет!»

— Перед игрой?

— Прямо на установке. Еще кого-то отцепил, не только меня. Все, говорит, можешь идти на трибуну, играть не будешь. Но тут ребята возмутились: встал сначала Федор, потом Дасай. Если, говорят, Гаврилов не будет играть, то и мы не станем. — Что Бесков?

— Струхнул. Хорошо, говорит. Только за результат в сегодняшнем матче я никакой ответственности не несу. Вышел, а мы остались сидеть. Теперь уже я слово взял: «Ребята, мы здесь одни. Нет ни Бескова, ни Старостина. Если верите мне — выйду и буду с вами играть. Как получится, так получится. Если проиграем, думайте обо мне что хотите...»

— Как сыграли?

— Хлопнули их 4:0. Я два мяча забил. — Так почему Бесков на вас думал? Поздоровались с кем-то из грузин прилюдно?

— Я с Бубновым жил в номере. Грузины хитрые, прекрасно понимали, кто вопрос с продажей мог решить. Я ж не последний человек в команде, правильно? Я играл прилично, забивал по двадцать мячей за сезон. Вот грузины деньги ко мне в номер и принесли. А Бесков об этом узнал. Я отпираться не стал — да, приносили. Но я ж их не взял!

— Что сказали грузинам?

— Заберите своей кейс и уходите. Один я такие вопросы не решаю. Или все, или никто. Если команда пойдет на такое дело, тогда принесете обратно.

— Я слышал, что «Спартак» в таких ситуациях собирался без тренера и решал вопрос — отдавать или нет.

— Так и было. Если решали отдавать — то отдавали все...

«Пробка покатилась»

Желая разбавить эффект от рассказа предыдущего, вспоминал Гаврилов и другое. Будем считать — в противовес. Ведь Бесков мог и простить!

— Последняя игра сезона, с «Кельном» на выезде. Кубок УЕФА. Бесков сам же разрешил на ужине после игры выставить ребятам по бутылке пива. Хотя он тяжело к этому относился — не дай бог от кого-то алкоголем тянет. Проиграли мы в Кельне 0:2, быстро переоделись — хотели выйти в город. Но на ужине отметиться надо было, это закон. Бесков всех пересчитывал. Не дай бог не пришел на ужин — расследование будет, чем занимался.

Не помню, с кем вдвоем мы первыми зашли в ресторан. Не видели, что Бесков с Федором Сергеевичем Новиковым шел следом. Я бутылку пива беру со стола, о другую бутылку открываю — бум-м-м... Пробка покатилась... Не садясь за стол, как поднял ее. Залпом.

— А что Бесков?

— Пью — и краем глаза вижу, что Бесков с Новиковым заходят. Константин Иваныч смотрит на меня недобро так... Но я бутылку допил, глазом не моргнул. А в Германии принято — если допил, пустую поставил, то моментально меняют на новую. Но я уже тогда понял — все, п***** мне. Сто процентов, придумает санкции.

Ребята постепенно зал заполнили, и к концу ужина Бесков говорит: «Так, никто не расходится. Сейчас собрание будет». Прямо в ресторане. Я сразу почувствовал: на мою тему. Сейчас скажет, что отчислен из команды за то и за это. — Хоть сам пиво выставил?

— А у него семь пятниц на неделе. Начал: «У Гаврилова поведение, пиво пьет». Я молчу. И все вокруг молчат. Потом не сдержался: «Вы ж сами, Константин Иваныч, пиво выставили. Оно просто так на столе стоит?» Если с Бесковым спорить начинаешь, он пуще прежнего злится. Как понес на меня: «И что? А если б я водку выставил, тоже бы выпил?» Говорю: «Если б стояла — выпил бы! Почему нет?» Бесков обрадовался: «Вот видите? Ему по херу — водка, пиво...» Потом перевел все на отношение к ребятам — мол, ему чихать и на вас, и на команду.

— Чем дело закончилось?

— Старостин маленько сгладил. «Да, конечно, Гаврила, ты неправильно поступил...» Деду я перечить не стал. Скорей бы, думаю, все закончилось. Вроде как уже вопрос пора ставить об отчислении, раз Гаврилов разлагает коллектив, — но Старостин снова слово взял: «Константин Иваныч, ты не кипятись. В Москву приедем, спокойно разберемся...» А в Москве забыли об этом. Команда в отпуск ушла.

«СЭ»